На секунду Рубио испытал разочарование, сожалея, что незнакомый Странствующий Рыцарь решил оставить их — но только на секунду. Не успел грузовой корабль подняться на высоту полога едких джунглей, как содрогнулся, когда сила его двигателей внезапно исчезла, а подъемный импульс был сведен на нет. Раздался металлический стон, и корабль накренился вбок, его хвост повернулся в сторону посадочной площадки и лагеря, а двигатели вновь взревели. Струя пламени затопила импровизированные палатки и испепелила их, а затем взметнулась вверх, поглотив гигантский рой трупных мух.

Рубио пригнулся, заслонив рукой лицо, когда корабль рухнул и взорвался, захлестнув все вокруг потоками всепожирающего белого огня.

Вездеходы были уже глубоко в джунглях, но взрывная волна всё ещё швыряла их туда-сюда и распыляла струи горящего топлива над головами легионеров обжигающими дугами. Хелиг выругался, когда паукообразная машина ушла в неконтролируемый занос в густых зарослях.

— Думаю, это ответ на твой вопрос, — сказал Варрен.

— Он … он выбрался? — Галлор повернулся, уставившись на стену пламени.

Рубио тщетно пытался издать телепатический зов, но подавляющее присутствие парий свело его усилия на нет. Наконец, он вздохнул и сделал знак остальным двигаться дальше.

— Возвращаемся к месту встречи.

— Мы почтим жертву Йотуна вместе с остальными, — сказал Галлор.

«Где почтим?» — спросил себя псайкер. Правда заключалась в том, что для Странствующих Рыцарей не существовало ни зала героев, ни статуй или мемориалов, которые напоминали бы об их службе и смерти. «Может быть, нам самим нужно создать такое место», — подумал он, спускаясь в грузовой отсек, где планировал провести остаток пути.

Пленницы что–то бормотали, и Рубио слушал их вполуха, пока транспорт, покачиваясь, продвигался через лес. Подобно повторяющимся песнопениям, наложенным друг на друга, слова и отзвуки, которые они издавали, иногда сливались в краткой, прерывистой синхронности. Временами ему казалось, что это могут быть строфы поэзии или осколки старых, забытых мифов.

Затем он очень отчетливо услышал, как сломанный хор произнес слова, от которых сердце воина сжалось в груди.

— Гор. Приди, Малкадор. Просим.

Рубио вскочил на ноги.

— Что вы сказали? — рявкнул он, переводя дикий взгляд с одного пустого лица на другое. — Отвечайте мне! Скажите это! Скажите еще раз…

— Просим мира, — прошелестел хор, прежде чем снова разразиться неразборчивым лепетом.

Интервал IV

Нет той жертвы, что нельзя принести

[Варп; сейчас]

— Хунда!

Жестокосердный услышал, как какой–то юнец зовет его по имени, и с раздраженной медлительностью старый ветеран полностью пробудился. Его имплантированные авточувства активировались. Обычный, инфракрасный, ультрафиолетовый и терагерцовый режимы отображения образовали единый массив входных данных.

— Кто там? — вопрос проскрежетал в кислом воздухе оружейной камеры, раздаваясь из модуля вокодера на передней части его бронированной туши. Дредноут-контемптор с бочкообразной грудью зашевелился на поддерживающей раме, отчего железные балки заскрипели. Он согнул толстые пальцы своих боевых кулаков и повернул оптические сенсоры к легионеру, стоящему в дверях отсека. Обычный Гвардеец Смерти, но эмблемы на его доспехе принадлежали когорте капитана Калгаро, а не Первой роте.

— Это я, Цуррик… — ответ молодого воина казался вымученным, словно он запыхался, что было невозможно для генномодифицированного легионера.

— Рахиб? — Жестокосердный издал грубый, пилообразный звук, который отдаленно напоминал смех. — Что ты здесь делаешь? Прошло много времени, юноша! — затем нотки юмора исчезли из его голоса. — Что–то случилось?

Цуррик не ответил, вместо этого сделав резкие жесты сервам и слугам-механикам, которые как раз занимались ремонтом железного тела почтенного ветерана. Они поняли намек и быстро ушли, оставив двух воинов Гвардии Смерти наедине.

— Калгаро велел мне разыскать тебя, — наконец сказал легионер. — Мы оба согласились, что, если кого–то на борту «Терминус Эст» и можно расспросить о корабле начистоту, так это Хунду Скорвалла.

Жестокосердный снова рассмеялся.

— Расспросить о корабле… или его командире? Я уверен, что вы больше хотите знать о намерениях Тифона, чем о его корабле!

— Да, это правда, — Цуррик пошатнулся и тяжело прислонился к ограждению. — Во имя клинка, почему здесь так адски жарко?

— О чем ты? — ветеран проверил свой тепловой сканер, но атмосферные показатели были в пределах нормы.

Цуррик тем временем продолжал говорить.

— Ты находился под командованием Тифона с тех пор, как он взял свой раздробленный флот и отправился в странствие… У Калгаро есть вопросы о том, что произошло за то время, пока Первый капитан отсутствовал, и немногие заслуживают нашего доверия, если быть… — он запнулся, словно потеряв нить разговора. — Если быть откровенным. Ты в их числе.

— Я мало что могу вам сказать, — признался ветеран, пытаясь сдвинуть свое тяжелое тело в предохранительных креплениях, удерживающих его на месте. — Тифону я был не слишком нужен. Думаю, он держал меня здесь, потому что понял, что я считаю его выскочкой. Я знал его с самого начала, Рахиб, так же, как и тебя. До того, как вас приняли в Легион…

Он затих. Хотя все, что осталось от его тела, было погребено в пласталевом гробу в глубине мощного кибернетического механизма «Контемптора», Жестокосердный все еще оставался больше человеком, нежели машиной. Поэтому он ощутил укол беспокойства, когда изучил био-сигналы Цуррика. Кожа молодого воина была красноватой, покрыта маслянистым потом, и ветеран сразу же узнал характерные черты того, что внутренние имплантаты легионера работают на пределе своих возможностей. Даже на таком расстоянии он мог сказать, что преомнор Цуррика, оолитовая почка и орган Ларрамана были заняты борьбой с чем–то внутри него.

— Парень, — резко сказал он, когда внимание Цуррика уплыло куда–то вдаль. — Ты ранен? — на субканале вокс-связи Жестокосердный уже передавал приоритетный запрос апотекарию. — Из–за чего тебя так покоробило?

— Я… я не знаю, — Цуррик обхватил свои перчатки, медленно стащил их и со звоном уронил металлические рукавицы на палубу. — Эта усталость… пришла ко мне внезапно. Когда я спускался вниз… на нижние палубы, чтобы найти тебя, — легионер сделал шаг и заколебался, а затем резко согнулся пополам, как будто его ударили в живот.

— Проклятье! — беспокойство Жестокосердного пересилило его приличия, и он разломал крепления, поднимаясь, чтобы приблизиться к Гвардейцу Смерти. — Рахиб, посмотри на меня.

— Я… — Цуррик попытался поднять голову, но тут воина пронзила такая сильная вспышка боли, что он был вынужден замолчать. Он напрягся и поперхнулся. Зловещие, жидкие выделения текли из его открытого рта, и внезапно Цуррика вырвало струей вязкой черной желчи прямо на палубу. Он вскрикнул в дикой агонии и упал на колени, прежде чем его снова вырвало, а сгорбленное тело воина сотряслось в неконтролируемых спазмах.

Ветеран, подойдя к нему, наклонился, чтобы поднять с колен, и как только он это сделал, датчики Жестокосердного зафиксировали что–то извивающееся и движущееся в темной дымящейся луже. Крошечные черви, больше похожие на личинок, вылуплялись у него на глазах, выворачиваясь наизнанку и превращаясь в серебристо-черных мух с влажными мерцающими крыльями.

Цуррик взвыл и скрючился, его укрепленные кости трещали одна за другой — настолько сильными были судороги. Услышав крики легионера, двое сервов, стоящих у входа в отсек, разинули рты, и на мгновение ветерану показалось, что они онемели при виде почти неуязвимого Гвардейца Смерти в такой агонии.